В начале ноября в Петербурге произошло громкое убийство аспирантки СПбГУ Анастасии Ещенко доцентом Олегом Соколовым, с которым девушка состояла в отношениях с 2015 года. На этом фоне стала массово обсуждаться тема отношений между студентами и преподавателями. Кто-то утверждает, что такая модель отношений недопустима с этической и образовательной точки зрения, а кто-то, как, например, директор института истории СПбГУ Абдулла Даудов, отмечает, что «никто не может запретить права на любовь и дружбу <…> Ни я, ни ректор не можем на это влиять в рамках правового поля».

«Луна» связалась с тремя выпускницами главного петербургского вуза и выслушала их истории о нестандартном формате взаимодействия с преподавателями, а также узнала мнение феминистки и психолога о том, допустимы ли подобные отношения и чем они могут обернуться для студентов.

Надежда Ларионова, выпускница факультета журналистики СПБГУ:

На втором курсе журфака начинаются профильные предметы для разных факультетов — появляются курсы по дизайну, монтажу и другие — для того, чтобы ты понял, на какую кафедру тебе потом распределиться. Я пошла на курс теле-радио, который вел этот преподаватель. Я не называю его имя, но на самом деле довольно легко узнать, кто это, просто посмотрев, кто преподавал этот предмет в 2014 году.

В общем, когда у нас начался этот предмет, всем дали задания по съемке мини-ролика на свободную тему. Я помню, что все начали думать, что им снять, и можно было советоваться и обсуждать свои идеи с преподавателем. Я и еще несколько девочек сразу заинтересовались этим и подошли к нему после занятий. Он сказал, что мы можем писать ему на почту в любое время и что он набирает людей для своих проектов, и если мы не против, он будет обращаться к нам, когда ему понадобится помощь в съемках, монтаже или расшифровке интервью. Мы, конечно, согласились. Собственно, с этого все и началось. 

Потом он действительно стал скидывать мне на почту какие-то документальные фильмы, которые стоит посмотреть, анонсы короткометражных фестивалей — в общем, интересные рабочие и учебные материалы. Он просил меня писать свое мнение по поводу этих материалов. В принципе, общение действительно крутилось вокруг профессиональной сферы и не выходило за ее рамки. 

Спустя несколько месяцев он первый раз позвал меня вместе с ним снимать, как на Исаакий вешают колокола, и я поехала. Сейчас другими глазами на это все смотришь, но тогда, в достаточно юном возрасте, мне это не казалось странным, я особо не задавалась вопросами о том, какие подтексты у него могут быть. Уже тогда он начал обсуждать со мной более фривольные темы — скидывал какую-то короткометражку, в которой был эротический момент, и предлагал обсудить именно его. Это подавалось так, будто мы люди искусства и нет ничего такого в том, чтобы это обсудить. В отношении меня никаких подобных разговоров не велось. Даже сейчас я не считаю, что обсуждать такие вещи с другими людьми — это что-то странное и зазорное. Это нормально, если человек в своем уме и если он адекватен. 

Но уже тогда можно было задуматься о том, почему он хочет обсуждать именно такие моменты. Я помню, он говорил, что у него была идея снять голую девушку, по которой ползают улитки. То есть озвучивались странные вещи. Наверное, если бы я была немного умнее и дальновиднее, я бы поняла, что для общения со студентками это довольно странно, но тогда мне так не показалось. Хочу отметить, что он не задавал мне интимных вопросов и с его стороны не было излишней похабщины или намеков. Никаких приставаний с его стороны тоже не было, он не пытался проявить физический контакт. Я видела, как ведут себя другие преподаватели на журфаке — на первом курсе один преподаватель мог шлепнуть по заднице. Но он себе такого не позволял, все было очень корректно. Ну и параллельно он давал много советов по работе — это общение было очень продуктивно с профессиональной точки зрения. Однажды он заплатил мне две тысячи за расшифровку интервью.

Позже он начал больше стремиться обсуждать со мной философские темы, например его проблемы с женой или кризис пятидесяти лет. Но мне была неинтересна его личная жизнь. Не могу сказать, что он очень сильно этим давил на меня. В основном мы просто обсуждали работу, иногда он мог пуститься в какую-нибудь философию, но меня это не касалось, поэтому никакой опасности я от него не чувствовала. 

В одну из наших рабочих поездок мы приехали в Выборг и планировали организовать съемку. Но в первый день ему не удалось договориться о съемке и он предложил мне остаться там переночевать и отснять все утром. Я так делать, конечно, не хотела, но вариантов уже не было. Я уже туда приехала, уже шесть вечера, смысл ехать назад? 

С самого первого дня начались какие-то странности — мы разговаривали и он был какой-то дерганый. Но я подумала, что это из-за работы и не придала этому какого-то значения. Потом он сказал, что у него постоянно снят номер в гостинице «Выборг», так как его друг — владелец гостиницы и он периодически останавливается в этом номере, когда приезжает в Выборг, а в Выборг он приезжает часто. Он не предложил мне поселиться вместе с ним, наоборот, сказал, что мы снимем мне отдельный номер — у меня были на это деньги. Мы зашли в кафе. Я взяла чай, а он — 50 граммов коньяка. И это был первый раз, когда он при мне выпил. После этого мы пошли в отель. Он предложил пойти к нему в номер, чтобы обсудить завтрашний план съемки и рабочий процесс. А номер был профессионально оборудован — там стоял дополнительный ноутбук, экран, его отснятые материалы, жесткие диски и так далее. Действительно было понятно, что он в этом номере довольно часто остается. 

Мы пришли к нему в номер, сели и начали обсуждать работу, потом заговорили на отвлеченные темы. Он показывал мне ролики из своей жизни, мы смотрели клипы, фрагменты фильмов — у нас была дружеская оживленная беседа. На тот момент я была знакома с ним уже полгода и у меня к нему был достаточно высокий уровень доверия. Я не видела ничего плохого в том, что мы сидим с ним в номере вдвоем и общаемся. Уже ближе к ночи начались странные разговоры, все постепенно скатывалось в тему сексуальности и обсуждения «Нимфоманки». 

Спустя какое-то время он начал спрашивать меня о том, что бы я хотела попробовать в сексе и предложил: «А давай мы тебя свяжем». Я отказалась и не восприняла это как угрозу, скорее как странную дурную шутку. Потом прозвучала такая фраза: «А как связать и не трахнуть?». До последнего я не думала, что эти слова и намеки могут что-то значить. У меня в голове была четкая установка, что ему за 50, мне 19, у нас очень большая разница в возрасте, в социальном статусе, субординация преподаватель – студент для меня — не шуточные вещи. До этого момента я даже не могла подумать, что человек, который годится мне в отцы и имеет такой авторитет преподавателя, может думать в эротическо-романтическом ключе. Конечно, эти разговоры показались мне странными, но я не подумала о том, что это может мне угрожать и что мне надо встать и бежать. Причем в этот вечер он уже задавал мне вопросы, касающиеся моей личной жизни. Он даже спросил, занималась ли я анальным сексом. 

Так вот, во время этого разговора я потихоньку начала думать о том, что надо сваливать. Когда я уже сидела в полном непонимании того, к чему вообще все эти разговоры, он сказал: «Сейчас я отойду» — и вышел в туалет. Вернулся, сел напротив меня и сказал: «У меня потекло». Я спросила, что это значит, и он ответил: «Нет, ну ты и наглая». Я сказала, что не понимаю его. А он продолжил смотреть на меня располагающим взглядом и сказал: «Ну а как ты думала? Зачем мы с тобой это все обсуждаем? Ты думала, это просто так?» И тут у меня наступило прозрение. Я встала, вышла из номера и пошла в свой. Он не пытался меня удержать. 

Прошло несколько часов, я зарядила телефон, посидела в номере и решила, что нужно идти на электричку. Я вышла в коридор, он поймал меня там и попытался завести диалог. Он начал строить из себя дурачка и говорить, что я не так его поняла, что это моя фантазия и это была просто неудачная шутка. Он начал рассыпаться в извинениях и говорить, что это был психологический эксперимент с целью меня проверить. И он настолько убедительно говорил, что я даже усомнилась в своей адекватности. В итоге я уехала домой. 

После этого случая он несколько раз ловил меня в университетских коридорах и начинал извиняться и пытаться наладить взаимоотношения. Я говорила, что меня не интересует дальнейшее общение с ним. Досдала ему все свои долги по учебе, и все. Он явно не хотел, чтобы я думала, что что-то вообще произошло. Какое-то время я и правда считала, что напридумывала себе это все. Но сейчас я осознаю, что надо было еще раньше понять, что он какой-то странный. Мне кажется, что даже если бы с моей стороны были какие-то предложения сексуального характера, он должен был бы меня остановить — все-таки он преподаватель и он не должен был вступать со мной в такие отношения. 

Я не считаю, что преподаватели и студенты с такой огромной разницей в возрасте могут построить здоровые отношения. Я, конечно, рада, что у нас не было никакого физического взаимодействия, что он не попытался меня изнасиловать, но психологически это было тяжело переживать. Ощущение, что тебя унизили и полили грязью, не отпускает меня до сих пор. Я думала, что у нас с ним хорошие рабочие отношения, контакт на будущее, чтобы придумать качественную дипломную работу, а оказалось, что все сошло до такого взаимодействия на уровне перепихона в гостиничном номере со студенткой. Грустно это все. 

Евгения Долгова, выпускница факультета журналистики СПбГУ:

На журфаке я училась на кафедре телевидения, и нам часто приходилось контактировать с нашим медиацентром, телеканалом «Мост». В какой-то момент на втором курсе мы начали делать университетские новости и меня назначили главным редактором всех выпусков. В связи с этим я стала довольно часто появляться в студии. Этот преподаватель, директор студии «Мост», начал обращать на меня внимание. В какой-то момент он подошел ко мне и предложил поучаствовать в одном внеучебном проекте, для которого нужно было набрать студентов. Он мотивировал свое предложение тем, что у меня хорошо получается, я ответственная и вообще крутой журналист. Он попросил меня найти для съемок кого-то еще, я порекомендовала свою одногруппницу, и мы начали работу над проектом. 

Естественно, общение стало еще плотнее. Начались переписки во «Вконтакте». Сначала у нас был рабочий диалог, где были все студенты и преподаватели, которые участвуют в этом проекте, потом начались личные переписки. К тому же всегда происходило так, что все съемки, которые были у меня, совпадали с его съемками — он тоже выезжал на эти съемки и постоянно находился в поле моего зрения, рядом со мной. Постепенно эти переписки во «Вконтакте» начали уходить в какое-то другое русло — он мог прислать мне фотографию своей собаки и написать: «Я гуляю с собакой, посмотри, какая она крутая». Потом — я даже упустила этот момент — в ход пошли шоколадки. Сначала это было из серии «Сними, сделай, а я подарю тебе шоколадку», потом шоколадки начали появляться постоянно. 

Мне стало неудобно — я прихожу со своими одногруппниками в студию, мы делаем какой-то выпуск, а он ко мне подходит и тихонечко сует мне шоколадку чуть ли не в карман. Все начали посматривать на меня двусмысленно — работники студии, преподаватели и даже главный редактор. Перед моим днем рождения он написал мне: «Что тебе подарить?» — вопрос, который совершенно выбивает из колеи. Я не помню, что я ответила, но что-то из серии: «Мне ничего не надо, спасибо». В итоге он все равно вручил мне шоколадку со словами: «Возьми хотя бы шоколадку». 

В какой-то момент в вечерних переписках завязался странный разговор. Он написал: «Ты волнуешь мое мужское начало». Мне стало интересно, что он будет отвечать дальше. Я начала ему подыгрывать и спросила: «Что это значит?». В какой-то момент он просто сказал: «Давай мы с тобой поиграем в игру: ты будешь рассказывать, как ты раздеваешься». И тогда я действительно поняла, что ни о какой двусмысленности речи идти не может, и быстро свернула этот разговор. 

Я не хочу называть его имя и фамилию, потому что в этом присутствовал какой-то элемент флирта с моей стороны. Я хотела раскрутить его на то, чтобы он высказал свои истинные намерения. Понятно, что шоколадки, которые дарит преподаватель, — это не просто так. К тому же я как бы начала командовать на студии — если мне не нравится оператор, я говорила: «Я не поеду с этим оператором». Мне сразу меняли оператора, а другой студентке, наверное, отказали бы в этой просьбе. Я не могу говорить точно, но знаю, что так ни с кем обычно не церемонились. Например, один раз, когда я выехала с оператором на съемку, он дал мне микрофон, не успел настроиться — и я что-то громко сказала в этот микрофон. Ему сильно отдало в ухо. А так как оператор не считается преподавателем — он скорее наш коллега в съёмочном процессе — он крепким словцом меня обозвал. Я просто рассказала об этом своему преподавателю, и этого оператора больше никогда со мной не ставили.

Возвращаясь к переписке: после нее был момент, когда я пришла в студию, и там не было никого, кроме меня и монтажера. Пришел он, заварил мне чай, угостил печеньками и весь монтаж сидел со мной и монтажером втроем. Он подсел очень близко, и мы практически соприкасались телами. Мне пришлось просидеть в такой атмосфере около полутора часов.

В итоге я все равно не успокоилась — мне было некомфортно и страшно, потому что на студию нужно было приходить в разное время и даже тогда, когда там могло не быть никого. В нашем общении несколько раз было такое, что он звал меня к себе в кабинет, закрывал дверь — и мы общались о каких-то совершенно не рабочих вещах. Я понимала, что в любой момент он может закрыть дверь на ключ и сделать все, что хочет. 

Я рассказала обо всей этой ситуации своей преподавательнице и даже показала ей переписку. Она сказала, что если он занимает такую должность, то он наверняка в хороших отношениях с ректором. К тому же такая недвусмысленная переписка может стать доказательством не в мою пользу, потому что я еще учусь в университете, а все эти разбирательства приведут к тому, что меня просто отчислят по какой-то тупой причине, а он останется здесь. Поэтому она сказала, что попробует сама все разрулить. Видимо, на кафедре действительно произошел какой-то разговор (мне она уже ничего не докладывала по этому поводу), и у него очень скоро пропал ко мне интерес. Он перестал мне писать, перестал звать меня на какие-то съемки. И я сама стала реже появляться на студии. Со временем наше общение сошло на нет. Я уверена, что если бы я не рассказала об этом своей преподавательнице, история продолжилась бы и неизвестно, во что вылилась бы. 

Сейчас этот преподаватель уже не работает в СПбГУ, ему предложили более престижную должность в другом университете. То есть теперь у него еще больше власти. Не знаю, пользуется он ей или нет, но по крайней мере на журфаке его больше нет, однако не потому, что история куда-то всплыла или были другие истории, а потому, что ему предложили хорошую должность. Больше всего в этой истории меня смущало то, что люди в студии как будто понимали, что происходит. Как только я стала его фавориткой, на меня начали смотреть другими глазами. В этих глазах было написано: «Ха-ха, понятно».

Юля Чернявская, выпускница исторического факультета СПбГУ:

Когда я поступила на истфак, мне было 18 лет. Я приехала из провинции, из Кургана. Поступила сама в несколько вузов, и выбрала СПбГУ — ведь это один из лучших вузов страны. Многие мои однокурсники тоже были из других городов, мы все вместе жили в общаге. Для меня все было ново и радостно — учиться, жить в Питере без родителей. Но с первого же года на истфаке мы попали в атмосферу обыкновенного бытового и, как всем нам тогда казалось, безобидного сексизма— где преподаватели-мужчины позволяли себе разного рода юмор в отношении девушек. Я это все подробно описала в своем посте в Фейсбуке. Шутки про борщи, про то, что надо приходить на экзамен с глубоким вырезом, чтобы преподавателю «было на что смотреть», про то, что девочкам нечего делать в науке, им надо удачно выходить замуж, про ножки и про глазки. Я тогда и слова такого не знала — сексизм. Помню, как в ответ на эти шутки мы все хихикали, или в шутку отвечали «Как вам не стыдно!». Важно подчеркнуть, что я не имею в виду, что все преподаватели позволяли себе такое отношение к студенткам. На истфаке было очень много прекрасных людей. Но все они вольно или невольно поддерживали эту атмосферу. Никто из них не выражал своего несогласия с такой повседневной нормой.

«Девочки, ну-ка встали и прошли как по подиуму, виляя попами, и положили мне зачетки на стол», «Зачем вам наука — вам нужно думать о том, как удачнее выйти замуж». Шутили про то, возможно ли вообще девушкам с искусствоведения «стать успешными, не выходя замуж». «Вы, наверное, провели больше времени, крася свои ресницы, нежели готовясь к экзамену?», «Девочки, а вот если бы все накрасили губы красной помадой, надели юбки покороче и так пришли на пару, я был бы счастлив!», «Чем глубже вырез на экзамене — мне же надо на что-то смотреть — тем выше оценка!» — да всех этих шуток и комментариев не упомнишь сейчас. Это просто была (и есть?) такая атмосфера, которая воспринималась как норма. И все в этом участвовали — либо активно, либо улыбаясь, либо молча, предпочитая не обращать внимания — студенты, преподаватели, администрация, и я в том числе — все. 

Другая норма поведения преподавателей на истфаке — это вступать со своими студентками в романтические отношения. Так много раз делал Соколов, Кротов и другие преподаватели истфака в то время, когда я училась там 10 лет назад, и до сих пор. Кого-то профессоры звали на дачу, или пить кофе, или, как Соколов, на бал. И об этом тоже все знали и знают, это никак не скрывалось. А из последнего очень красноречивого интервью Павла Кротова для BBC можно понять, что эта ситуация не просто не скрывалась, а наоборот, и сейчас является предпочтительной. По словам Кротова, такие отношения очень стабильные и счастливые, и сам он был трижды женат на студентках истфака, и с гордостью заявил об этом в интервью. Читаешь такое и думаешь: какой ужас, а ведь мы сдавали ему экзамены и ходили на его пары — и все вот это слушали. Когда такое происходит вокруг и считается нормой, а тебе 18 лет — сложно критически посмотреть на все это. Эти люди старше на 20, 30, 40 лет, они имеют какую-то власть — могут спокойно завалить на экзамене, если им что-то не понравится, — таких историй, например, про Павла Кротова ходило очень много, — и потом ты уже ничего никому не докажешь. В общем, это норма. Поэтому неудивительно, что университету не показалось важным обратить внимание на обвинения в сторону Соколова в избиении своей студентки. Интересно, что они до сих пор никак не отреагировали на интервью с Кротовым — а ведь это просто позор для СПбГУ! 

После моего поста в Фейсбуке мне начали сразу писать ребята с моего курса, парни в том числе — о том что, «да, сейчас вот вспоминаю, это ужас что было». Многие нынешние и бывшие студенты истфака оставили комментарии или написали мне личные сообщения, в которых благодарили меня за смелость это все написать, рассказывали о том, что им приходилось слышать и видеть от разных преподавателей на истфаке. И в целом я получила много поддержки и слов «Юля, все, что ты написала, — правда, как сейчас помню эту атмосферу, и все эти шуточки, и комментарии, над которыми мы тоже смеялись». Кроме поддержи я получила и много негодования. Большая часть этого негодования сводится к тому, что вот, мол, все эти девушки сами виноваты, это какой надо быть дурой, чтобы над этим смеяться или согласиться вступить в отношения с профессором. Нормальные девушки такого поведения в свой адрес не позволяют. Мне писали, что эти девушки не так одеваются, не так себя ведут, пользуются своей привлекательностью — в общем, сами напрашиваются на такое к ним отношение, а потом прикидываются жертвами.

Во-первых, в своем посте я не пишу, что я была невинной жертвой, вовсе нет — наоборот, я в этом участвовала. Но если мы сейчас будем эту проблему рассматривать с точки зрения «как бы сами виноваты», то из этого вытекает еще больше сексизма. Такой частый аргумент — мол, эти студентки, одеваются настолько неприлично, что сами напрашиваются на такие унизительные комментарии. Из этого получается, что мужчины не имеют никакой возможности себя контролировать. Поэтому единственный шанс избежать неприятностей для женщины — это одеться так, чтобы мужчины случайно не возбудились и не перестали себя контролировать. А что, если мужчин возбуждают джинсы? А что, если платья в пол, в которых только что-то угадывается, и их рассудок мутится от разыгравшегося воображения? В чем ходить? 

Получается картина такая, что если мужчина чего-то захотел или случайно перевозбудился, то все — с этого момента его мозг отключается напрочь, и все, что им движет — это уже мозга практически не касается, только если на уровне рефлексов. 

Вы знаете, ко мне и в штанах, и в свитере преподаватели неуместно обращались. И стишки я слушала про изнасилованных девочек, когда на истфаке не было отопления, сидя в пуховике и в гамашах с поддетыми шерстяными колготками. И, возможно, я осмелюсь сказать, вопрос этики образованного и осознанного мужчины здесь стоит выше половых инстинктов. К тому же, речь ведь идет о людях, которые работают в высшем учебном заведении, считающим себя одним из лучших в стране — то есть, вообще-то, наша с вами интеллигенция, которая именно занимается умственным, а не физическим трудом. Почему в этом случае легче обвинять студенток, которые туда, в эту атмосферу попали после школы? А почему на этом фото всех так интересует моя юбка? Мне на фото 20 лет, я оделась так, как тогда мне казалось красивым. А тогда, как я написала, мне не казалось, что с этим фото что-то не так. Было бы здорово, если бы мое сегодняшнее мироощущение и понимание нормы и не-нормы, я могла бы передать двадцатилетней девушке на фотографии, то есть самой себе.

Я думаю, что очень легко начать обвинять всех этих девушек. Но ведь есть и второй человек на фото, а ему далеко не 20, и он — профессор, должно быть, уже имел шанс осмыслить то, что в юности ему было не под силу? И к тому же, у него над двадцатилетней девушкой больше авторитета и силы. И кажется, что от таких вот мужчин, тем более, если они работают в лучшем вузе Петербурга, мы можем ожидать какого-то этического поведения. Можем спокойно радоваться за своих детей, которые туда поступили, и надеяться, что они там научатся чему-то правильному и вечному. А когда эти дети попадают в такую атмосферу, и там ходят вот такие авторитетные мужчины-Наполеоны, откуда возьмется сознательность и, тем более, силы этому активно сопротивляться? Иногда, конечно, берутся силы. Но в моем случае в основном это были просто шутки, никто меня не звал к себе на дачу и не угрожал оценками. Поэтому это совсем не казалось чем-то ужасным, зато сейчас кажется мерзким.

Это всеобщая культура, в которой большинство из нас выросли, — когда с детства «ой, какая красивая, покружись в платьишке», «ой, не хочешь заплетать косички — будешь страшная ходить, замуж тебя никто не возьмет», «будешь врединой — все женихи от тебя убегут». А потом из дома в школу, где на уроках труда девочки пошли учиться борщ варить, а мальчики — дрова пилить. А потом вот это все, типа «зато красивая», «когда замуж?, «напекла блинов — ну все, замуж пора». А потом я поехала поступать из одного болота — в Питер. И поступила. И попала в эту же атмосферу, только здесь ты уже не ребенок, а взрослый, но никто тебя не научил таким шуткам противостоять или особенно возмущаться. 

Что думает психолог?

Саша Назарова, психолог Кризисного центра для женщин

Преподаватели по отношению к студентам изначально находятся в неравных позициях. Считаю, что из-за неизбежно возникающего дисбаланса власти такие отношения со стороны преподавателя неэтичны, поскольку очень велик риск злоупотребления своими властными привилегиями, намеренно или нет. В идеале отношения «преподаватель – студент» должны регулироваться этическим кодексом вуза.

Я считаю, что отсутствие реально применяющегося этического кодекса для преподавателей оказывает негативное влияние на систему образования в целом, поскольку в таком случае учебный процесс слишком сильно зависит от личности преподавателя и его собственных представлений о допустимом и отношения к конкретным студентам.

С юридической точки зрения, если студентка достигла совершеннолетия, ничего противоправного в таких отношениях нет. Если в этическом кодексе вуза прямо не сказано о недопустимости таких отношений, у руководства нет никаких оснований как-либо реагировать.

Но важно понимать, что этический кодекс не может взяться «ниоткуда». Сначала в обществе в целом должно сложиться понимание, что явный дисбаланс власти в отношениях (как правило, в пользу мужчины) — это огромный фактор риска для партнерши и злоупотребление своими преимуществами. В таком случае это отнюдь не редкость, а скорее обыденность.

Безусловно, с этим можно и нужно бороться, поскольку такие асимметричные отношения небезопасны сами по себе и наносят вред учебному процессу в целом. На мой взгляд, оптимальный путь решения проблемы — это как можно более широкое информирование о проблеме, распространение сведений о том, где можно получить консультации и помощь, обеспечение доступности поддержки и, таким образом, постепенное изменение общественных представлений как о преподавательской этике, так и о здоровых отношениях в целом.

Что думает феминистка?

Леда Гарина, кураторка феминистского проекта «Ребра Евы»

Я отношусь к такой модели отношений очень плохо, потому что это всегда про отношения власти. Даже если это добровольная инициатива студентки или студента, скорее всего, она связана не с личностью преподавателя, а с преподавательским статусом. Это то же самое, когда ученики влюбляются в своего учителя. Если мы предположим, что они встретились бы на равных, а не в отношениях студент – преподаватель, вряд ли студентке или студенту это было бы интересно. 

Учащиеся не в состоянии контролировать этот процесс. Они могут находиться в совершенно зависимом положении, им будет крайне сложно из этих отношений выходить. А преподаватель чаще всего пользуется властью и таким образом свою власть реализовывает. 

Это влияет на систему образования как на неэтично-токсичную. Во многих европейских странах такие отношения под запретом, и если они вдруг возникают, значит, преподаватель нарушил этический кодекс и теряет свое рабочее место. Это значительным образом сокращает возможность существования подобных связей. В России, к сожалению, нет ни закона о домашнем насилии, ни закона о харрасменте, который пару лет назад пытались принять. Сейчас мы обсуждаем скорее положение мужского статуса кво, где мужчины-преподаватели могут использовать студентов. 

Руководство вуза часто не обращает внимания на эту проблему или делает вид, что не обращает, потому что отношения между студентом и преподавателем не обсуждаются, не запрещены, соответственно, не к чему предъявлять претензии. Кроме того, я думаю, что само руководство вуза не безгрешно. Конечно, это зависит от вуза, но это очень частая история. 

Я считаю, что с этой проблемой надо обязательно бороться. Конкретно у феминисток на повестке дня есть более серьезные вопросы, как, например, закон о домашнем насилии, о харрасменте, который мог бы включать в себя и этический кодекс преподавателя. 

Олеся Гаврилова