«Надеюсь, вы сдохли и горите в аду». Истории школьной травли

Школьная травля — это плохо. Многих из нас травили, а некоторые — травили сами. Жизнь расставила всех по местам — и аутсайдеров, и обидчиков, и учителей, которые смотрели на травлю сквозь пальцы (этим прекрасным людям мы посвятили заголовок). Надеемся, что если вы кого-то травили в школе, вам стыдно. А мы сегодня об этом написали.

По своей природе человек — существо социальное. Даже самым прожженным социофобам время от времени приходится вливаться в коллектив. Однако зачастую этот коллектив проявляет враждебность к белым воронам, и тогда начинается буллинг. Или попросту — травля. Это может начаться с безобидных (или не очень) шуточек, а закончиться полноценным психологическим (и физическим) прессингом.

«Луна» поговорила с двумя категориями людей — с теми, кто испытал травлю на себе, и с теми, кто в этой травле участвовал — и попыталась разобраться в том, почему это происходило.

А текст мы проиллюстрируем картинами ада из игры Doom, потому что жизнь подростка, подвергшегося травле, выглядит примерно так же.

Ксения, 23 года.

Во время обучения в школе я всегда отличалась от одноклассников по двум признакам — я с легкостью щелкала задачи по математике/алгебре и имела лишний вес. За полноту меня почему-то не гнобили. Но каждую самостоятельную или контрольную работу по математике/алгебре я решала доброй половине класса. Мне было несложно.

Особой несправедливости я из-за этого не чувствовала и в целом пользовалась уважением. Ну, как уважением? Таким же уважением, которое можно испытывать к кассиру условной «Пятерочки», пробивающему вам товар.

Изменилось все после ЕГЭ. Я много готовилась с репетитором, отзубрила технологию решения всех типов заданий, которые могут попасться, и была уверена в себе. Но в утро экзамена очень разволновалась. Пока мы ехали в школу, где должен был пройти экзамен, я повторяла формулы, выписанные в блокнот. Руки тряслись, и мне казалось, что я все забыла, перепутала, и вообще крах.

Самое страшное произошло уже в аудитории. После того, как нас рассадили и вручили конверты, я упала в обморок. Банально переволновалась. Меня привели в чувство, но сдавать в этот день я была уже не в состоянии. Удалось попасть на пересдачу. Там я снова чересчур переживала, по десять раз проверяла ответы, брала два дополнительных черновика у комиссии.

Результаты объявили через неделю. 24 балла — минимальный допустимый порог. Даже одноклассник, у которого всегда были проблемы с алгеброй, набрал 52. Меня это унизило и глубоко оскорбило. Дело даже не в том, что я не оказалась на этом поприще лучшей, как это было всегда.

А в том, что это ощутимо пошатнуло мою картину мира, которая у меня тогда сложилась. Я нигде не блистала, кроме алгебры, а оказалось, что и здесь тоже может произойти серьезная неприятность. Причем виновата в этом исключительно я сама — не смогла удержать голову в холоде и собраться с мыслями.

Еще больше меня обидело поведение одноклассников. Мы всегда были разрозненным коллективом, все сидели небольшими группками или парами. Общего командного духа не было и в помине. Только ближе к выпуску мы стали как-то сближаться и поддерживать друг друга, конфликты снизились до минимума.

Я ожидала хоть какой-то поддержки и добрых слов, но на выпускном все смеялись. Им действительно казалось это смешным. Не злорадно смешным, а искренне веселым — что-то вроде смеха от того, как нелепо падает прохожий, поскользнувшийся на банановой кожуре.

Я пыталась не подавать виду, натужно улыбалась, но после пятой реплики от одноклассников в духе: «Ну, что, Ксюха, накрылся твой Физтех? Такие дела, вот как оно бывает-то, хо-хо!» мне стало тошно, и я сбежала.

На вечер встреч я поехала только один раз. Там, после обсуждения текущего положения дел, зашел разговор об университетах — кто куда поступил, на кого. Кто-то хвастал МГУ, кто-то — СПбГУ, даже Бауманка у одноклассника была.

Когда очередь дошла до меня, меня нахально перебили издевательским вопросом: «Ну, как там в твоем Физтехе?!». И все снова весело засмеялись. Я еле досидела до конца вечера, после чего решила, что больше ни за что не хочу видеть этих людей.

Мария, 24 года.

В начальной школе у нас устраивали технику чтения. Учеников по очереди вызывали к учительскому столу, на котором лежала книга, и за отведенное время — кажется, за минуту — школьник должен был прочитать вслух как можно больший кусок текста.

Учительница засекала время по таймеру и потом считала слова. Вроде бы обычная проверка на скорочтение, наверное, во многих школах такое практикуется.

В моем классе учились две сестры — Надя и Таня. Надя уже тогда дружила с самыми популярными девочками, и у них был эдакий элитарный кружок. А у Тани были, как я поняла, какие-то проблемы с развитием. Она практически всегда молчала, почти никогда не отвечала у доски, а на переменах сидела за партой и смотрела в пустоту. Ее не задирали. На нее просто не обращали внимания.

Но техника чтения была обязательной для всех, и в какой-то момент это стало чем-то вроде соревнования между учениками. Важно было не просто получить пятерку, а еще и перечитать остальных. Я тогда свою пятерку заслуженно получила и наблюдала за тем, как справляются остальные. Когда очередь дошла до Тани, все притихли в предвкушении чего-то веселого. Время пошло. Таня улыбалась и смотрела на нас, переводя взгляд с одного на другого. С трудом прочитала первое слово.

И снова около двадцати секунд глядела на одноклассников. Я думала, она проверяет нашу реакцию — понравилось нам или нет? По классу пронеслось сдавленное хихиканье. Время шло. Таня прочитала второе слово, и опять обвела класс взглядом. На этом время закончилось, учительница щелкнула таймером. И раздался гогот.

Смеялся элитный кружок девочек, даже Надя. Самые главные заводилы класса показывали на Таню пальцем. А она улыбалась. Не смущенно, не потупив глаза, а очень искренне и открыто, будто была рада, что развеселила одноклассников.

С тех пор в ее адрес постоянно летели оскорбления. «Глупая», «тормознутая», «овца» — самые приличные из них. Я не участвовала в этом балагане, но однажды я машинально ее обидела. Уроки закончились, и мы толпились в раздевалке.

Таня, кажется, не могла завязать шарф, и стояла в узком проходе, преграждая мне путь. А я в тот день была чем-то очень разозлена. И я оттолкнула ее в сторону и сказала: «Отойди, тугодумка!». Она покорно подвинулась и шлепнулась попой на скамейку. У двери я зачем-то оглянулась на нее. И она улыбалась.

Сейчас я понимаю, что на меня повлиял коллектив. Его ролевая модель поведения на тот момент предполагала, что к Тане нельзя обращаться никак, кроме как в оскорбительной форме.

А подшучивание над ее скоростью чтения считалось обыденным делом. Вероятно, я вспылила и поддалась этому. И мне до сих пор стыдно за этот инцидент.

В среднее звено школы Таня не пошла. После четвертого класса я ее никогда не видела.

Влад, 25 лет.

В юности ты стараешься всем понравиться. Закрепиться в коллективе. Показать, что ты не просто одна из шестеренок в механизме, а жизненно-важная шестеренка, с уникальной ролью и предназначением.

Я украл деньги у бабушки. У нее была заначка — под креслом открывался кусок линолеума, и там лежал плотный пластиковый пакет с очень толстой пачкой тысячных купюр. Это было на ремонт. Я нашел ее случайно, когда передвигал кресло. И почему-то взял оттуда одну купюру.

Это было, кажется, на летних каникулах между восьмым и девятым классом. Мы тогда каждый вечер собирались в парке большой компанией — одноклассники, друзья по двору, старшие товарищи. Девочки тоже были. Играли в карты, слушали музыку, бренчали на гитарах, шумели мотоциклами, пиво пили.

На украденные деньги я купил пива, чипсов, какой-то сыр-косичку, сладости девочкам. Мне хотелось устроить праздник для друзей. Все обрадовались. На вопрос, откуда деньги, я сказал правду. Мне сказали, что я классный, и тогда я был звездой вечера.

Я повторил это еще раз. А потом еще. И еще. И не заметил, как втянулся. Бабушка не проверяла заначку, и каждый вечер мы устраивали масштабный кутеж на украденные деньги. Мы жили в небольшом поселке, где все друг друга знали, поэтому продавщицы спокойно продавали алкоголь пятнадцатилетним пацанам, будучи уверенным, что мы понесем это на семейное застолье.

Пятилитровые «баклажки» пива свозились в парк прямо в люльке мотоцикла. Нам было весело. На меня стали обращать внимание девушки.

Но совесть меня все равно легонько грызла. И какое-то время спустя я решил это прекратить. Старшим товарищам и одноклассникам это не понравилось. Скатерть-самобранка стала скудной, былое веселье улетучилось, девушки смотрели с непониманием, парни — с подозрением.

В мою сторону посыпались обвинения в стиле «Чо как не пацан?», «Для корешей жалко, да?», «Жмот», «Ссыкло» и прочее. Так продолжалось четыре дня.

И я сломался. Снова начал таскать деньги, и мы снова начали их пропивать. Пятнадцать лет, да. Юность, задор, э-ге-гей!

Продолжалось это все до самого логичного из всех самых логичных завершений — меня поймали за руку. Отец меня избил. Неделю, пока у меня сходили синяки на лице, и мы ездили чинить зубы, я не появлялся на улице. За это время ко мне никто из компании не приходил и даже не звонил.

Потом я все-таки решил вернуться. Разумеется, без денег — заначку перепрятали.

Думал, меня поймут, но мне в один голос ответили: «Так иди и ищи!». Они не видели в этом ничего неправильного. Им не хотелось терять такую халявную манну небесную, потому что они привыкли к ежевечерним веселым попойкам со всеми вытекающими.

Искать я не стал. Жизненно-важная шестеренка утратила свое значение. Мне еще долго припоминали то, как я «не по-пацански» поступил, обломав «корешам» веселье. Даже как-то пободался с одним из самых обиженных. Но потом это все забылось.

Валентин, 23 года.

Не помню, когда это началось.

В четвертом классе одноклассник дал мне такой крепкий подзатыльник, что я ощутимо приложился лбом об парту. В пятом они коллективно закидали меня снегом и разломали картонную модель городского сквера, которую я клеил с мамой в течение недели для оценки по «Технологии».

В шестом — заинтересовались тем, что произойдет, если в моей шапке взорвать несколько мелких петард. Ничего интересного — маленькая дырка, сквозь которую виднелась оплавленный синтепон. Меня закидывали вареными яйцами и виноградом из школьной столовой.

Плевали на рюкзак, изрисовывали тетради. Выкидывали учебники в окно. Как-то раз «умыли» тряпкой, которой вытирали мел с доски. В летнем пришкольном лагере (та еще бесполезная штука) меня скинули с дерева, и я прокусил себе язык.

В драках один на один, которые пафосно назывались «стрелами» («Я тебе стрелу забил после школы!») я использовал тактику отвлекающих маневров. Пока мы под едкие комментарии зевак-одноклассников  ходили по кругу с соперником, выставив вперед кулаки, я начинал что-то нелепо мямлить про неправильные боевые стойки (увлекался тогда просмотром бокса, и довольно неплохо сёк в этой теме), отшучивался. И, конечно, отбивался.

Бить самому мне казалось противоестественным. Я видел в первую очередь живого человека, а только потом — избалованного мерзавца, который развлекается тем, что запугивает и издевается над слабым. Да, этим слабым был я. И сделать больно любому существу для меня было неприемлемым. Как оказалось, зря.

Серьезно ответил я только классу к девятому. На осеннем субботнике один из одноклассников снова начал отпускать что-то едкое про меня, «вонючие мамкины панталоны» и все в таком духе.

Не знаю, что на меня нашло, но я без единого слова подошел к нему и воткнул в его голень грабли.

На месте инцидент как-то замяли, опасаясь учительницы, которая была неподалеку. Договорились провести «стрелу» после субботника. Долго шли огромной ватагой в какие-то жухлые и серо-коричневые поля. Зрители шумно и возбужденно переговаривались, даже делали ставки.

Драка закончилась быстро. Соперник, несмотря на проткнутую ногу, повалил меня на землю, сел сверху, несколько раз ударил по лицу. Потом я, вырвавшись, умудрился повалить и его. Это был единственный раз, когда я ударил человека ногой в лицо. Вымотавшись, драку решили остановить. Победитель объявлен не был, но некоторые говорили, что я затащил.

После этого стало спокойнее. «Стрел» не забивали, физически не трогали. Все перетекло в область обидных шуточек, но я, благо, обладал долей самоиронии, и язык у меня был подвешен. Так что до выпускного мы все вместе упражнялись в остроумии.

Наверное, совет дать сдачи обидчику имеет право на существование. По крайней мере, в моем случае он неплохо сработал.

И иногда нужно игнорировать все гуманистические принципы ради того, чтобы от тебя отстали. Иначе это может превратиться в бомбу замедленного действия, пока ты копишь в себе обиды и раздражение. И никто не знает, когда она взорвется и кого погребет под обломками.

Сергей, 31 год.

Меня не особенно травили, но в школе я был аутсайдером. Попытки травить старался пресекать иногда словом, а иногда силой. Это была школа в девяностых годах, рассадник мразотной гопоты, но до драк и совсем откровенной травли дело не доходило. Но в восьмом классе напряжённая ситуация вылилась в потасовку. Меня подкараулили в тёмном коридоре старшеклассники и сильно набили лицо. Просто так. Я был весь в крови.

Но это не самое удивительное. Самое удивительное — все одноклассники и учителя встали на сторону этих гопников.

Когда я с окровавленным лицом вышел в общий коридор, одна из учительниц, увидев меня, не сказала ровным счётом ничего.

Потом учителя говорили, что я их провоцировал, что я сам в этом виноват. А они — «ну, спортивные же пацаны». Учителя сделали меня виноватым в этом. Мол, «ходит слишком умный, лицо надменное».

Я перешёл в другую школу. Там всё было намного адекватнее, и моя социальная жизнь стала налаживаться. Видимо, проблема была не во мне.

Сейчас у меня хорошая работа, много денег, я имею успех у женщин и считаю себя состоявшимся в жизни. Один из «спортивных пацанов», как я недавно узнал, сторчался на героине.

К спортивным пацанам у меня претензий нет, они заняли подобающее им место в жизни. А вот к учителям из моей школы, которые сквозь пальцы смотрели на травлю и защищали охреневшую гопоту — есть.

Так вот, дорогие учителя! Я надеюсь, что к этому времени вы уже давно сдохли и горите в аду.

Виталий Балашов