Уроженка Казани Гузель Яхина написала первый вариант «Зулейхи…» в виде сценария для учебной работы в Московской школе кино. Позднее он был переработан до пятисотстраничного романа, издан в «Редакции Елены Шубиной», собрал две главные литературные премии страны и стал самым громким дебютом в России последних лет.
В третьем выпуске рубрики «Книжная полка миллениала» Виталий Балашов рассказывает о том, почему тема ужасов коллективизации оказалась сегодня остра и актуальна, книга от женщины и про женщину — исключительно мужской, и причем здесь Захар Прилепин.
История о том, как дебютная книга никому не известного автора с трудным для российского уха именем в считанные месяцы становится национальным бестселлером – это беспрецедентный кейс. Критики не восхищались «Зулейхой…», которая до публикации два года пылилась по полкам издательства. Ее ругали за излишнюю прямолинейность, мелкоту морали и упрекали за безграмотность и предательство. Однако читатели критиков не послушали, обеспечили роману какие-то заоблачные продажи и крепко его полюбили. Что в итоге? А в итоге – «Ясная поляна» и «Большая книга», которые до этого среди прочих получали мастодонты вроде Гранина, Распутина, Сорокина и Виктора Пелевина. А в итоге – перевод на 17 языков, спектакль и подготовка к съемкам сериала.
Подобная шумиха и практически всеобщая любовь может инстинктивно оттолкнуть читателя – если все вокруг постоянно о чем-то восторженно говорят, значит, это наверняка массовый фастфудный продукт. Но, разумеется, это не так. Почти.
Располагать сюжет в условном будущем – значит, скорее всего, ударяться в дебри фантастики, которая сейчас не особенно популярна. Писать про настоящее – слишком зыбко, и велика вероятность промахнуться в попытках попасть в болевые точки и нервы общества. А вот писать про прошлое – удачный вариант. Особенно про такое прошлое, раны от которого все еще кровоточат.
По этому пути пошла и Яхина, написав крепкий и действительно прямолинейный роман о татарской женщине, чье пресмыкающееся существование под гнетом патриархального мужа перевернулось с ног на голову под красным ветром эпохи. В начале романа Зулейхе тридцать лет, она – ровесница века. Муж, старше ее на половину возраста, органично сочетает в себе роли крепкого хозяина и молчаливого тирана и воспринимает жену то как помощника по хозяйству, а то и вовсе как инструмент. Наследниками Зулейха Муртазу не обеспечила – четыре дочери в болезненном младенчестве слегли под деревьями в ближайшем лесу – дремучем урмане. За бездетность и медлительность женщину постоянно упрекает и гнобит свекровь – почти столетняя слепая и крепкая старуха, которая иначе как «Упыриха» в романе не называется.
И велось бы это существование маленького человека спокойно и тоскливо, если бы не коллективизация и «красноордынцы», шальной пулей убившие Муртазу и уволочившие Зулейху в продуваемой всеми ветрами теплушке куда-то под сердце Сибири. На берегу Ангары кучка разнохарактерных переселенцев вынуждена бороться с тайгой и выгрызать себе право на существование.
Собственно, если без спойлеров, то вот он и весь сюжет – строгий, железный и без какого бы то ни было двойного дна. Глядя на него издали, кажется, что чего-то «эдакого» в нем не хватает. Создается смутное впечатление, что мы уже не раз про такое читали. Вроде бы даже совсем недавно. Где же?
«Обитель» Захара Прилепина. Поиск параллелей между романами может показаться конспирологическим, но в увлекательности ему не занимать. Для начала – внешние сходства. Обе книги вышли в одном издательстве – АСТ, в «Редакции Елены Шубиной». Оба романа получили первую премию «Большой книги» с разницей в один год и одинаковым премиальным фондом в три миллиона рублей. И по «Зулейхе…», и по «Обители» в данный момент снимаются сериалы.
Если заглядывать под обложку, то первое, что бросается в глаза, – основная тема – лагерный быт в 20-30-е годы. У Прилепина это СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения, а у Яхиной – вымышленный Семрук, прототипом которого послужил трудовой поселок Пит-Городок, с 1997 года исчезнувший с карт.
Не менее важны и романтические линии главных героев. Здесь сложно обойтись без спойлеров, но с поправкой на пол они практически идентичны. Разве что у Яхиной эти отношения описаны сдержанно и почти целомудренно, а у Прилепина плотское выступает на первый план.
Друг (товарищ, компаньон) главного героя – отдельный момент. В обоих случаях это харизматичный и немного не от мира сего пожилой человек. Доктор Лейбе и Василий Петрович нашли бы общий язык.
Два существенных различия «Обители» и «Зулейхи…» — это, собственно, главные герои и умение работать на крупных планах. Хрупкая зеленоглазая Зулейха не похожа на мечущегося Артёма. Она озабочена собственным маленьким миром, в центре которого – долгожданный ребенок, и все ее действия так или иначе связаны с обеспечением благополучия для Юзуфа. Будь это ночное кормление младенца собственной кровью или отчаянное убийство таёжного медведя. Артём же включен в жизнь лагеря гораздо сильнее – он социальнее, мобильнее и общительнее. Он предается рефлексии только по ночам и в трудные моменты, но о каких «трудных моментах» вообще может идти речь, если мы говорим о лагерях?
И вот, мы подбираемся к самому сильному отличию «Зулейхи…» от «Обители» — крупные планы. На этом поле Яхина выигрывает у Прилепина сотню очков вперед. Там, где у автора «Патологий» читатель видит масштабные, но плоские описания обветшалого монастыря, морской глади и внутреннего убранства бараков, у Яхиной расцветает и взрывается какая-то невообразимая палитра цветов, запахов, текстур и ощущений. Она ловко жонглирует выпуклыми и осязаемыми просторечиями, увлекает читателя в лексические игры и заставляет его обращаться к приложенному словарику татарских слов и выражений.
Описание тайги у Яхиной – в лучших традициях Михаила Пришвина. Хруст каждой ветки под подошвой щелчком отзывается в голове, где уже гулко шумит сибирский ветер, а грибы, ягоды и застреленный зверь пахнут сыростью, солнцем и испачканным кровью мехом. Когда Зулейха мерзнет, читатель будет зябнуть и кутаться в одеяло. Когда Зулейха проваливается в тревожный сон, читатель почувствует это обманчивое и недолгое облегчение. Когда Зулейха в отчаянии будет бежать по тайге, сердце читателя заколотится сильнее, а горло и нос обожжет от частого дыхания.
И за умение создавать вот такие маленькие эпизодические чудеса Яхиной хочется простить все огрехи, за которые ее с разной степенью тяжести тыкали критики. Да, умение найти и построить счастье на фоне бушующего кровавого кошмара – тема не новая. Да, патриархальные мирные отношения порой страшнее, чем ужасы сибирского голода и войны. Мы знаем.
Но спасибо вам, Гузель Шамилевна, за то, что лишний раз с удивительным синтезом искусной филигранности и стальной прямолинейности напомнили читателю, что даже в холодной землянке на берегу Ангары необходимо оставаться человеком. И неважно, из ленинградской ли вы интеллигенции или из глухой татарской деревни. И неважно, что у вас на голове – фуражка с красным околышем и синей тульей или многократно чиненый картуз. Главное, что вы все – по какую бы сторону ни были – в одинаковых условиях. В условиях суровых, изматывающих, испытывающих, вытягивающих жилы и, к сожалению, вынужденных.
После этого, в следующей жизни – вы уверены – будет гораздо легче, а пока можно в одиночестве уйти в лес и немного отдохнуть, сидя на камне. Но отдых этот будет недолгим. Потому что, как известно, в урмане смерти нет.
Виталий Балашов