Холщовый мешок с историями. Зачем читать «Дом, в котором…» Мариам Петросян
Во втором выпуске рубрики «Книжная полка миллениала» Виталий Балашов рассказывает о единственном на данный момент романе ереванской художницы и писательницы Мариам Петросян, опубликованном в 2009 году. Раннюю работу над ним автор начала еще в конце восьмидесятых. То, что поначалу воспринималось ей писательством в стол, в итоге стало новым типом литературы на русском языке, породило кучу фанфикшна, косплеев и даже замахнулось на субкультурную философию.
За время работы над «Домом…» умер СССР, родилась современная Россия, вспыхнули и погасли Карабахский конфликт и две чеченские кампании, вышли первый айфон и альбом «Фонарь под глазом» группы «Сплин». Подобные политические и социокультурные контексты в той или иной степени, безусловно, важны. Но сколь велики общественные потрясения, столь они неважны для жителей этой книги. «Дом…» вырван из контекста и абстрагируется от практически любых проявлений внешнего мира за исключением некоторой музыки и «Чайки по имени Джонатан Ливингстон».
Герои здесь – пожалуй, самые оголенные в русскоязычной литературе последних лет. Они очищены от всей мирской шелухи, от «наружной» биографии, имен и фамилий, возраста и гражданства, расы и религии. Но не от заплечного груза, скелетов в шкафу, стыдных секретов и страшных тайн. Они максимально разношерстны и пестры, и из всех их характеров, взглядов, акцентов, поведенческих моделей, увечий и внешней неоднородности складывается картина ограниченного физически и свободного в любом другом плане социума.
Дом – это детский интернат. В нем живут, учатся и лечатся отказники, инвалиды и, на первый взгляд, совершенно нормальные ребята. Дом имеет свою неочевидную иерархию – воспитатели не особо подчиняются директору, а обитатели зачастую стоят выше, чем приглядывающие за ними взрослые. Дом поделен на несколько групп, а вернее стай, в каждой из которых царят свои порядки. Птицы носят траур и выращивают комнатные растения, примерные Фазаны – сплошь «колясники», озабоченные учебой и здоровьем. Крысы шумны, вспыльчивы и носят с собой бритвы. Псы ходят в кожаных ошейниках, и только безымянная Четвертая на порядок шумнее, активнее и разнообразнее остальных. Не зря – главные герои.
С попадания в Четвертую воспитанника по кличке Курильщик и начинается сюжет романа. Его коллективно выдавили из группы Фазанов за аморальное поведение – красные кроссовки привлекали излишнее внимание к общему недугу, а заброшенный учительский туалет, оказывается, не место для курения. Лейтмотив чужого среди своих – один из основных в «Доме…». Курильщик, не успев стать своим в одной социальной страте, вынужден заново вливаться в другую, которая поначалу не очень этому рада. Здесь вечный полумрак и накурено, вместо кроватей – огромный квадрат матрасов, на котором можно наткнуться и на чашку кофе, и на перевернутую пепельницу, и даже на вполне себе свежий бутерброд. Здесь живет ворона Нанетта, «эльфийский король» Лорд, Ангел и Дракон Македонский, лысый и безрукий Сфинкс, хранитель традиций и знаток Дома Шакал Табаки и другие. А еще здесь живет Слепой. Он черноволос, бледен, неопрятен и имеет склонность к ликантропии. И он – вожак Дома.
Собственно, благодаря Курильщику читателю становится легче входить во вселенную Дома и знакомиться с его законами и обычаями. Он начинает ассоциировать себя с этим нормальным «колясником», задавать те же вопросы, искать неочевидные ответы и проходить инициацию. Эта инициация – это не только переход от выхолощено правильных Фазанов к бунтующим подросткам, познающим и осознающим себя через наркотики, асоциальное поведение и отношения со сверстниками. Инициация – это еще и попытка принять Дом для себя и стремление самому быть принятым Домом. Безусловно, это болезненный процесс, который ломает и перекраивает тебя на свой изощренный лад. И этот выбор – стать своим, но потерять в себе немного человечного или быть верным «наружным» принципам и остаться белой вороной – читателю нужно сделать вместе с Курильщиком.
Однако он – не главный герой. Здесь их в принципе нет. Каждый персонаж предельно самостоятельный и важный для сюжета. Через призму того или иного обитателя Дом раскрывается с разных сторон и предстает читателю эдаким четырехмерным кубом с бесчисленным числом граней, вариаций толкования и точек зрения.
Усугубляется такая сложность еще и тем, что повествование в романе нелинейное. Книга периодически прерывается на интермедии – события в Доме, которые происходили в сколь-нибудь отдаленном прошлом. И в этом времени есть другие самостоятельные персонажи, которых снова нужно идентифицировать, расшифровать, а самым внимательным – найти параллели с героями из основной сюжетной линии.
Плюс ко всему, сложности добавляет коварный магический реализм. Комнаты внезапно расступаются и превращаются в ночной Лес со своими опасностями, кустами и лужами с головастиками. И только бег, стремительный и ритмичный, обязательно за кем-то или от кого-то, разгоняет кислород в крови, которая шумит в ушах, а влажная земля приятно холодит лапы. Или коридор неожиданно приведет в придорожную закусочную с уродливыми посетителями, внушающими страх своей неправильностью и неадекватностью ситуации – ведь это какой-то иной срез привычного для нас мира, где одно может оказаться совсем другим, и необходимо принять правила игры.
Принимать правила игры – это первостепенная задача для читателя. Огромный макрокосм Петросян, кажется, изначально был создан не для развлекательного сюжетного чтения, где герой по всем заветам Джозефа Кэмпбелла идет из точки А в точку В, набирается опыта и сражается с драконами. Читателю предстоит складывать сложный и многомерный паззл, в котором обязательно не будет доставать пары деталей, и их нужно будет дорисовать самому. Читатель будет воспринимать это как старый дневник-фотоальбом, который он откопал на дальней полке спустя много лет, и ему придется вспоминать, что на этих фотографиях и в этих записях – он сам, а не кто-то посторонний. Читатель, возможно, будет ассоциировать это с огромным холщовым мешком, в который его силой запихнули – нужно будет свыкнуться с этой теплой пылью, тихим шорохом и неизвестными предметами, которые лежат на дне этого мешка. Их нужно будет ощупывать, обнюхивать и изучать при свете тусклой лампы, которая нет-нет да бросит свой луч сквозь материю. Так же в этот абстрагированный роман без времени и места врываются элементы культурного контекста вроде рок-групп и выдержек из Льюиса Кэрролла.
По словам Петросян, она помещала придуманных героев в различные ситуации и только смотрела, как они себя в ней поведут. Это заметно и во время чтения – чувствуется, что книга писалась по большей части интуитивно, а не в соответствии со строгим планом, выведенном на белоснежном флипчарте. Тем ценнее, живее и нервнее получился в итоге роман. Перед попаданием в издательство в 2007 году рукопись почти десятилетие пролежала в столе у друга сына знакомой, которой Петросян подарила ее в 1998. Этот трудный путь, начавшийся с рисунков персонажей, закончился в 2009, когда книга вышла в свет, а затем собрала «Русскую премию», третье место «Большой книги», «Студенческий Букер», «Портал» и «Странник». Особо полюбился роман авторам фанфикшна – на «Фикбуке» сейчас насчитывается около 2700 фанфиков, написанных по мотивам романа. «Дом…» пережил три русскоязычных переиздания общим тиражом в 25 тысяч экземпляров, был переведен на английский, итальянский, венгерский, польский, испанский, французский и – что иронично – македонский языки.
Для привязчивых читателей «Дом…» может оказаться серьезной ловушкой. Расставаться с качественно прописанными, осязаемыми персонажами будет большим испытанием, особенно если на последней сотне страниц догадаться, чем в итоге все закончится. Но когда последняя страница будет перевернута, останется только одно – прыгучее ощущение легкости и радость от возвращения души из небесной прачечной. Поэтому, читатель, пой Дождевую песню:
«Беги и пой, кричи и танцуй, ты урод, пусть знает весь мир —
Ты родился от дерева и от струй лесного ручья под ним».
И дай вам кто-нибудь, приходя в новое место, слышать, как вас встречают звонким «Ура!» откуда-то из распахнутого окна на верхних этажах.
Виталий Балашов